le_trouver

Командир 155-й отдельной бригады морской пехоты ВС РФ Сергей Ильин погиб в ходе российско-украинской войны. Сообщение о его гибели 10 июля появилось в паблике администрации Урмарского округа Чувашии во «ВКонтакте». После того, как на него обратили внимание СМИ, пост удалили.

В сообщении администрации было сказано, что Сергей Ильин «совершил бессмертный подвиг, отдав свою жизнь за нашу родину». Когда и где он погиб, власти не уточнили.

По данным Z-каналов, Ильин погиб 2 июля во время удара ВСУ по Курской области. Тогда же погиб заместитель главкома ВМФ генерал-майор Михаил Гудков, пишет телеграм-канал Astra.

Заместитель главнокомандующего ВМФ России Михаил Гудков погиб в одном из приграничных районов Курской области 2 июля, сообщили ранее в Минобороны России. По данным телеграм-каналов, Гудков погиб вместе с 10 другими офицерами в результате удара ВСУ по командному пункту 155-й бригады морской пехоты в районе Коренево. Президент РФ посмертно наградил Михаила Гудкова второй медалью «Золотая Звезда».

Комната была холодной, после проливного дождя особенно холодной. Лампа едва горела. С венской улицы доносились крики на немецком и русском, шёл 1945. Здание дрожало всякий раз, когда проходил танк. Либертарианец сидел у окна, курил и смотрел, как капли дождя стекают по разбитому стеклу.

— Ты ведь помнишь, что я делал с тобой, — сказал нацист.

Он стоял у стены, худой, с ссадиной на щеке. Одет в чужие лохмотья. В них прятались страх, голод и воспоминания.

— Помню, — сказал либертарианец. Он не обернулся. Он просто выдохнул дым и смотрел вниз, на мост, по которому шли солдаты с красными звёздами.

— И ты всё равно дал мне укрытие?

— Да.

— Почему?

Молчание.

— Почему, чёрт возьми? — повторил нацист, теперь уже тише. Он был растерян и зол. Эта доброта пугала его сильнее, чем автоматы внизу.

Либертарианец стряхнул пепел в чашку. Потом повернулся.

— Потому что я против насилия государства. Ты был уродом, но сейчас охотятся не за уродами. Сейчас охотятся за теми, кто проиграл.

— Я был офицером СС. Я сажал людей в лагеря.

— Да, — сказал либертарианец. — А теперь тебя могут посадить. Я не за тебя. Я против них.

— Ты ненавидишь меня?

— Это личное. А то — не личное. Они обыскивают дома. Я не за тебя. Я против штыков у дверей.

Нацист сел на пол. Он не знал, что делать с этим. Он привык к ясному: враг-друг, ариец-неариец, приказы.

Либертарианец встал, подошёл к печке и бросил в неё газету с Лениным на первой полосе.

— Если придут, молчи. Или говори, что я сумасшедший. Они в это поверят.

— Почему ты вообще здесь остался?

— Потому что это мой дом. А в доме не должно быть охоты на людей.

За окном снова проехал танк, наполняя переулок удушливыми выхлопами. Комната дрожала.

Либертарианец вернулся к окну и снова закурил.

— Когда дует ветер, — сказал он, — надо закрыть двери. А не спрашивать, кто виноват, что он дует.

Всё.

…всё было готово к встрече нового года: шинели вывешены сушиться на печке, офицерский самовар бурлил радостью, шофёр затащил в землянку бутыль спирта, и даже карты на стене как-то празднично переливались в свете керосиновой лампы. Маршал Жуков поднял стакан, отхлебнул и… **мир провалился**. Не рухнул, нет. Он **пополз**, как плохо сшитая шинель по грязному снегу, и всё стало кособоко, косоглазно и… **устарело**.

Когда он очнулся, ветер трепал не польский лес, а **мерзлые, как отрубленные умы**, окопы Восточной Пруссии. На нём была шинель не та — **не маршальская, а солдатская**, чужая, вонючая, из тех, что носят по пять человек подряд, и каждый оставляет в ней свой пот, свою вошь, свою душу. На ногах — портянки, набухшие от снега, а на поясе — патронная сумка, как жернова на шее раба.

Он хотел было скомандовать, **«командарм — встать!»**, да понял, что **нет ни армии, ни подчинённых, ни власти. Он — никто**. Ни тебе звезды Героя, ни тебе "товарища Сталина", ни даже фамилии на груди. Он солдат. **Просто солдат в 1915 году**. И это был **шок не плотский, а метафизический**, как если бы самого Бога понизили до денщика.

— Что это за балаган?! — заорал он и получил прикладом в спину.

— Молчать, сукин сын! — прорычал унтер-офицер с гнилым глазом. — В Русской Императорской армии солдаты не орут!

И Жуков понял: **ни партийного билета, ни присяги на социализм, ни даже будущего**. Только фронт, только грязь, только чужая форма и ни одного **телефона для Сталина**. Он схватился за голову — она была не под фуражкой, а под шапкой с дыркой, как у нищего. Он пошатнулся, сел на ящик с гнилой селёдкой и впервые в жизни **заплакал** — не от боли, а от **абсурдности бытия**, в котором **будущее обернулось прошлым**, и весь его маршальский путь оказался **сном шальной матроски**.

— Может, я умер? — шептал он, обнимая ружьё, как ребёнка.

— Да не, живой, — хмыкнул сосед по окопу, бледный как смерть крестьянин, — просто тут такое часто бывает. Вчера тут один думал, что он из 2020 года… а потом окоп занесло, и он больше не думал ничего.

Жуков затих. Мир вокруг **гудел ветром истории**, и в нём он был не генералиссимус, а **капля в промёрзшей жижице войны**.

Гоголь бы написал: **«и стоял он так, посреди окопа, как чёрт, изгнанный из преисподней за чрезмерное рвение»**.

"Опрометчивый".

Московская зима 1238 года была невыносимой. Снег покрывал землю толстым слоем, застилая каждый уголок крошечного города. На улочках было пусто, лишь воины Орды, как тени, мелькали вдалеке, а ветер, будто из преисподней, завывал между деревянных стен, растерзанных ударами осадных орудий.

Он оказался в Москве по случайности. Не было ничего, чтобы объяснить его присутствие. Но это была явь, отчётливая, как зимний холод и чистый свежий воздух 13. века. Время было искажено, реальность порой казалась мороком, и он оказался здесь, стоя на старой деревянной колокольне. Прямо перед ним лежала смерть, скрытая в тумане, в виде ярких огненных точек - лучников, поджигателей, осадных орудий и целой армии, стремящейся разрушить его мир. В его руках была 12,7-мм винтовка Баррет М107 — чудо-оружие, которое не могло бы быть здесь, в этой жестокой эпохе, но оно было. Вместе с ним в рюкзаках покоились 1000 бронебойных и трассирующих патронов.

"Как я сюда попал?" — он задавал себе этот вопрос снова и снова, но не знал, что ответить.

Единственное, что оставалось — действовать. Он был здесь не просто так. Он был здесь, чтобы убить, чтобы отомстить за что-то, что уже давно исчезло в его памяти, и чтобы выжить.

— Ридо, где ты?... — спросил он у воющего ветра. Это было имя его старого друга, но даже оно уже было как призрак, расплывшийся в его разуме. Он больше не знал, кто он. Он был просто снайпером, и не мог позволить себе роскошь беспокойства.

Набрав полные легкие холодного воздуха, он прижался к прицелу. Туман был плотным, но его глаз не мог ошибиться. В этом мире, полном черных силуэтов и горящих огней, винтовка М107 была как маяк в океане ночи. Он нацелился на ордынца, стоящего у ворот, в черной дорогой броне с золотыми вставками. Его взгляд был беспокойным, но тот не знал, что именно сейчас приближается его конец.

Мгновение, и выстрел разорвал тишину, громом среди ясного неба.

Звук был непередаваем — как раскат молнии, как удар стальной кувалдой по железу. Пуля пробила броню, срезав шею всаднику, заставив его рухнуть на землю, как сломанная кукла. Взгляд стрелка, хотя и был лишён эмоций, был исполнен решимости. Орда не могла понять, откуда пришёл этот удар. Не было ни громкого топота, ни песен войны, ни пыли, только тишина, моментальное убийство, и всё.

Он не знал, сколько времени прошло с того момента, как первый выстрел вырвался из ствола. Несколько секунд, может, минут. Всё казалось затмённым, как если бы время обвивалось вокруг него, будто он стал частью этой безумной стихии. Всё, что он знал — ему нужно было продолжать.

Он не был снайпером в том понимании, как его описывали в истории. Он не был солдатом, живущим и умирающим по приказу. Он был кем-то другим — человеком, забывшим свой путь, но нашедшим его вновь - через прицел. И сейчас его цель была проста: выжить тут самому и уничтожить множество других.

Ещё один выстрел. Пуля пробила сердце сотнику монгол, который вёл своих людей к воротам. Тело безжизненно повалилось на землю, его глаза застылые, как два пузыря льда, и выражение на лунообразном лице было таким, как у мертвеца. Стрелок не видел их. Он не видел его. Он не знал, кто был этим человеком, кем был его враг. Он видел только цели.

Он продолжал. Еще один выстрел — и ещё. Пули летели без промаха, с детской жестокостью, с безпощадной точностью. Каждую цель он выбирал холодно, без колебаний, без сожалений. Он знал, что шансы на его победу не велики. Это была не война, это был ритуал. И чем быстрее он завершит этот ритуал, тем быстрее покинет этот мир, этот кошмар.

День сменял ночь, и снова наступала зима. Туман рассеивался, и первые лучи зимнего солнца касались черных фигур воинов Орды, ползущих на стены. Но снайпер был готов. Он оставался на своём месте, в центре этого безумия, живя в своем маленьком мире, полном боли, убийства и одиночества. И когда он выпустил последнюю пулю, всё стало тихо.

Он знал, что больше не будет выстрелов. Но он не знал, что будет после этого. Он был снайпером, но теперь, в какой-то момент, он стал частью этого мира — миром, где зло и смерть не знают времени.

Или, может быть, он просто ждал, пока время снова не изменит всё вокруг, превратив его в ничто.

Когда же день окончательно стих, а запах крови растворился в воздухе, стрелок ушёл. Его следы исчезли в снегах, и не осталось ничего, кроме пепла и забытых трупов.

В 1914 году, накануне Первой мировой войны, Бельгия обладала ограниченными военно-морскими силами, особенно в метрополии. Однако в её колонии — Бельгийском Конго — существовали подразделения, способные вести боевые действия на воде.

Военно-морские силы в Бельгийском Конго

В Бельгийском Конго действовала Force Publique — колониальная армия, состоявшая из бельгийских офицеров и африканских солдат (аскари). К началу войны её численность составляла около 17 000 аскари и 178 бельгийских офицеров. Эти силы были распределены по территории колонии и выполняли главным образом полицейские функции.

На озере Танганьика, одном из крупнейших озёр Африки, бельгийцы имели несколько судов, включая пароход «Александр Делькоммун». Это судно играло важную роль в контроле над озером и обеспечении связи между различными частями колонии.

Действия на озере Танганьика

С началом войны озеро Танганьика приобрело стратегическое значение, поскольку оно разделяло Бельгийское Конго и Германскую Восточную Африку. Немецкие силы стремились установить контроль над озером, используя вооружённые суда, такие как «Граф фон Гётцен».

В ответ на немецкую угрозу бельгийцы совместно с британцами предприняли меры по усилению своего присутствия на озере. В декабре 1914 года британские канонерские лодки «Мими» и «Туту» захватили немецкое судно «Кингани», которое позже было переименовано в «Фифи» и использовалось союзниками.

Бельгийское судно «Александр Делькоммун» в августе 1914 года затонуло в порту Альбервиль. Однако оно было поднято, отремонтировано и в январе 1915 года вновь введено в строй под названием «SS Vengeur». Это судно участвовало в дальнейших операциях на озере, поддерживая союзные силы в борьбе против немецких кораблей.

Итоги

Хотя Бельгия не обладала значительным военно-морским флотом в Европе, её колониальные силы в Конго, включая суда на озере Танганьика, сыграли важную роль в региональных операциях против немецких войск. Совместные действия бельгийских и британских сил на озере способствовали ограничению немецкого влияния в регионе и поддержанию контроля над стратегически важными водными путями.

После 7 ноября 1917 года, когда в Петрограде восторжествовали большевики, на южных рубежах бывшей Российской империи началась новая драма. Большевистская власть, подобно шторму, разметала остатки дисциплины в армиях, оставив Кавказский фронт без защиты. В этих условиях Османская империя, казалось, поднялась из своего упадка, чтобы нанести решающий удар по своему врагу.

Турецкая армия, вдохновляемая стремлением восстановить утраченное величие, сметала слабые заслоны, оставленные отступившими русскими войсками. Меч Энвер-паши, блиставший на солнце, указывал на Карс, Ардаган и Батум — те земли, что когда-то принадлежали Османской империи, но были утрачены в ходе русско-турецких войн.

Беспорядок, царивший в России после революции, стал для Турции благословением. Красные комиссары, занятые демагогией и уничтожением "старого мира", оставили Кавказ на произвол судьбы. Турецкие войска, словно раскалённая лава, потекли на восток, освобождая Ардаган в феврале 1918 года. Через несколько недель Карс, этот древний оплот христианского Закавказья, пал перед османскими знаменами.

Эта победа Турции была не просто военной. Она явилась триумфом над большевизмом — той хаотической силой, что пыталась разорвать историческую ткань человечества. Турецкие солдаты не только восстанавливали границы своей империи, но и сдерживали натиск революционного варварства.

Когда 3 марта 1918 года большевистская Россия подписала Брест-Литовский мир, это стало кульминацией её унижения. Под ударами турецких штыков большевики сдали Османской империи Ардаган, Карс и Батум. И хотя их дипломаты пытались спрятать свою слабость под шумными лозунгами, на Кавказе было ясно одно: революция оказалась бессильна перед военной доблестью и исторической целеустремлённостью Турции.

Этот эпизод стал не только поражением России, но и уроком всему миру: там, где царит порядок и дисциплина, всегда побеждает прогресс. Турция, несмотря на внутренние слабости, сумела показать миру, как противостоять разрушительным силам нового времени.

В декабре 1939 года Советский Союз напал на Финляндию с целью захвата большей части территории маленькой страны. В начале войны (которую финны прозвали "Зимней"), финской армии под командованием маршала Маннергейма удалось отбить атаку врага, несмотря на его численное преимущество. Тем не менее, в феврале 1940 года советской армии удалось пробить основную линию обороны финнов (известную также как "Линия Маннергейма"), несмотря на упорное сопротивление. В марте 1940 года в Москве был подписан мирный договор, в котором Финляндия передавала в СССР значительную часть своей территории.

Для евреев эта война стала символической. Впервые, со времен Первой мировой войны еврейские солдаты воевали на обеих сторонах. Многие евреи, воевавшие на стороне Финляндии, были удостоены наград за отвагу, к ним относились, как к равным. 15 финских евреев-солдат пали на поле боя.

После возобновления военных действий в июне 1941., в период с 1941 по 1944 год, в  финской армии служило 300 еврейских солдат и командиров , 8 из них пали на поле боя.

Еврейские солдаты в финской армии находились перед дилеммой: те из них, кто воевал в "Зимней войне", знали, что воевали против угрозы своей территории, а теперь они осознали, что воюя в финской армии, они содействуют Гитлеру. В тот период, когда Финляндия воевала на стороне Гитлера, финские евреи-солдаты вынуждены были сотрудничать с немцами. Некоторые из них хорошо знали немецкий язык и служили в разведке. Имея доступ к секретной информации, им стали известны планы Гитлера уничтожить европейское еврейство. С другой стороны, еврейские солдаты помнили слова маршала Маннергейма Гимлеру, когда тот пытался уговорить его выдать евреев и направить их в концлагеря: "Пока евреи служат в финской армии, я не допущу их изгнания". Еврейские солдаты верили, что своей преданной службой они спасают своих соотечественников.

Соблюдение еврейских традиций было очень важным для солдат, воевавших на финско-русском фронте. На передовой была устроена синагога, всего в двух километрах от немецких позиций. Это была единственная синагога на всей линии фронта длиной 3,500 километров от Эль-Аламейна и до Норвегии. Финский генеральный штаб позволял еврейским солдатам соблюдать шаббат и праздники и даже отпускал их домой, чтобы отметить их с семьей. Многие солдаты прибывали в синагогу издалека, на лыжах, верхом и даже пешком.

Трое из евреев, служивших в финской армии, были награждены немецким "Железным крестом". Подполковник Лио Скурник, выходец одной из семей "кантонистов", будучи врачом на передовой, организовал эвакуацию полевого немецкого госпиталя, находившегося под советским обстрелом и таким образом спас жизнь более чем 600 немецким солдатам и офицерам. Он отказался получить немецкую награду, утверждая, что он еврей. Капитан Соломон Класс спас целую немецкую роту из окружения. Через два дня к нему обратились немецкие офицеры и предложили награду "Железный крест". Он отказался встать перед ними и процедил в их сторону, что еврей и ему не нужна их награда. Пристыженные офицеры вразнобой пробормотали "Хайль, Гитлер" и ушли. Третий еврей, служивший санитаром, также отказался получить награду.

Это был час, когда жизнь и смерть переплетаются в едином порыве, когда на Косовом поле решалась не просто судьба отдельных людей, но и судьба целых народов. Солнце уже начинало скользить вниз по небесному своду, окрашивая поле в багровые оттенки, когда Милош Обилич, будто не замечая всего, что творилось вокруг, прорвался через вражеские ряды, стремясь к своей цели — к самому сердцу вражеской армии.

Он был одним из лучших воинов сербского войска, и его отчаянная смелость в бою давно снискала уважение как среди своих, так и среди врагов. Но в этот момент его цель была не просто боевое сражение. Он нес на себе важнейшую миссию, в которой был заключён шанс на спасение своего народа. Это была попытка изменить ход истории — захватить самого султана Мурада, верховного правителя Османской империи.

Милош не был глупцом. Он знал, что султан, окружённый своей свитой и охраной, — это не просто человек, а символ всей османской мощи. Но Милош также знал, что в хаосе сражения возможно всё. Он был воином, чей ум был столь же острым, как его клинок. И в этой решающей битве он задумал один рискованный ход, который мог бы перевернуть исход всего сражения.

Милош пробрался сквозь столпотворение боевых действий, отхватывая мечом нападающих турок. Его тело было в полном слиянии с этим полем брани — он двигался, как тень, невидимый для глаз врага, его клинок вырезал дыры в вражеском строю, не давая себе ни малейшей передышки. Мурад сидел на своём троне, защищённый охраной и собственной гордостью, но совсем не подозревавший, что вот эта маленькая фигура среди сражающихся войск приближается к нему с намерением, которое может лишить его всего.

Подойдя близко, Милош заметил султана — того самого Мурада, чьё имя грозило сербам. Он был окружён лучшими телохранителями, как на поле битвы, так и в его личной свите. Но это было именно то место, где Милош должен был действовать. Он знал, что здесь, в самом сердце османской армии, нельзя полагаться только на силу, но и на ум, на возможность мгновенно распознать слабое место.

Милош обманул охрану, бросив под ноги несколько турецких голов, которых он вырвал в самом центре боя. Слухи о "славных подвигах" уже достигли султана, и это стало его ошибкой. Лишь мгновение — и у султана, не понимающего, что происходит, возникла небольшая прореха в безопасности. Милош с невероятной быстротой и ловкостью прорвался через этот слабый момент, сбив с ног нескольких его охранников.

И вот он перед ним — сам султан, в своем блеске и гордости, не ожидающий удара судьбы. В тот момент, когда Мурад даже не понял, что произошло, Милош схватил его за руку, подтянул к себе и, прижимая к себе холодное лезвие, шепнул на ухо:

— Ты теперь мой пленник.

Турецкие солдаты вскрикнули от ужаса, но Милош держал султана, как живое золото, словно он стал символом этого поля, заключив в своём плену самого могущественного вождя. Турки с гневом и отчаянием пытались прорваться, но армия сербов, вдохновлённая этим неожиданных поворотом, не дала им сдвигнуться с места.

Милош знал, что теперь его задача — не просто уничтожить султана. Он был готов убить его, если понадобится, но лучше было сохранить его жизнь. Этот плен, этот момент был знаковым для всей битвы. Султан Мурад, сжимая зубы и тронутый этим неожиданным поворотом, не мог поверить, что его величие было сбито в самый момент, когда он был на пике своей власти.

— Ты смел, Милош, но за это заплатишь кровью, — прорычал Мурад, однако его слова были полны страха и бессилия. Это был не гордый победоносный султан, а пленник, только что лишённый всего.

Милош, чувствуя, как его сердце бьётся с каждой секундой всё быстрее, отвёл султана от опасной зоны и передал своим товарищам. В этот момент началась новая эра для сербского войска, и пока весь Косово был охвачен войной, судьба султана Мурада висела на волоске.

"Стрёмный"